Страница 1

Страница 1_09



		Бойцы вспоминают минувшие дни.

	"На фронтовых дорогах"
	М. С. Точилин
	рядовой

	На воскресенье 22 июня 1941 года у меня была запланирована поездка за город. За три дня до этого я защитил кандидатскую диссертацию, и товарищи решили отметить это событие. Было условлено, что мы к 12 часам соберемся на кафедре и отправимся «на природу».
	День выдался тихий, солнечный. К назначенному сроку в университет стали собираться друзья. Мы сидели у раскрытого окна, болтали о том о сем. Из репродуктора полились знакомые звуки Кремлевских курантов.
	— Прослушаем последние известия и тронемся, — сказал кто-то из нас.
	Взволнованный голос диктора, сообщавшего о передаче особо важного правительственного сообщения, сразу же насторожил. Но теряться в догадках долго не пришлось. Из репродуктора донеслось страшное слово «война». Ни о какой поездке за город уже не могло быть речи. Потрясенные услышанной новостью, мы разошлись по домам. Все вопросы личного порядка сразу же отодвинулись на задний план. Забота о защите Родины становилась главным гражданским долгом.
	Мне не пришлось проходить действительную военную службу, так как я имел отсрочку то как студент, то как научный работник. Может быть, поэтому я в первые дни не мог представить себе и сложную картину войны, и трагические последствия ее. На третий день после начала войны я отправился в северные районы области, чтобы продолжать экспедиционные работы.
	В Липецке встретил первые эшелоны с гражданским населением, эвакуированным из западных областей Украины и Белоруссии. Люди с ужасом рассказывали о зверских бомбежках мирных городов и сел. Несколько дней спустя увидел вагоны с ранеными бойцами. Радио и газеты приносили все более тревожные вести.
	Работа не клеилась, и я, поручив все дела студентам, в начале августа вернулся в Воронеж. Здесь уже было создано народное ополчение. Стал ополченцем и я. На занятиях по боевой подготовке для меня все было новым, непонятным. Старался изо всех сил, чтобы не отстать от других, хоть в какой-то мере восполнить пробелы в военных знаниях.
	Пошли разговоры о формировании добровольческого полка для отправки на фронт. Подал в партбюро университета заявление с просьбой зачислить в полк. Мне напомнили, что я имею бронь и могу остаться в университете. Да, формально это было так. Но перед глазами стояли липецкие эшелоны с эвакуированными женщинами, ранеными бойцами, в ушах звучали страшные рассказы о зверствах фашистов. Родине требовались бойцы. Я твердо решил быть одним из них.
	Через несколько дней я уже был в Сосновке, где размещался Воронежский коммунистический добровольческий полк. Меня назначили писарем хозяйственной части полка. В лагере встретил много знакомых. Здесь были доценты нашего университета Г. Т. Гришин, С. А. Кретинин, Гусак, главный бухгалтер ВГУ П. Ф. Извеков, большая группа студентов. Все они горели желанием быстрее попасть на фронт. И я впервые отчетливо понял, что этот энтузиазм, великий патриотизм советских людей, пожалуй, и являются нашим самым мощным оружием в борьбе с гитлеризмом. В Сосновке я впервые также заметил, как единство патриотических целей сплачивает воедино самых разнообразных по характеру, возрасту, профессиям, образованию и интересам людей. Армейская среда сгладила их индивидуальные черты, по-братски сблизила, подчинив все их думы и помыслы общему делу.
	Жаркие летние дни, напряженные учебные будни. Обветренные лица, огрубевшие руки. Тяжела солдатская лямка. Но, удивительное дело, никто не валился с ног, никто не просил отдыха. После занятий в лагере слышался смех, звучала бодрая музыка, раздавались песни. Среди добровольцев было много весельчаков. Они-то и поддерживали в товарищах бодрость духа. Мастерски читал и комментировал стихи Пушкина неунывающий М. Ф. Столповский, интересные беседы в кругу бойцов проводил артист Кунаев. Часто приезжали к нам с концертами артисты воронежских театров. Все это повышало боевое настроение добровольцев-патриотов.
	В армии исключительное значение приобретает личный авторитет командира. В этом отношении нам очень повезло. Весь личный состав с гордостью произносил имя М. Е. Вайцеховского — героя гражданской войны, задушевного, простого человека, толкового военачальника. У меня лично этот обаятельный и мужественный человек на всю жизнь оставил неизгладимое впечатление.
	Впервые я близко столкнулся с Михаилом Емельяновичем при довольно комичных обстоятельствах. Был обеденный перерыв. Усталые, запыленные бойцы вернулись в лагерь. Наскоро умывшись и забрав котелки, они сгрудились у походной кухни. Мне было поручено передать повару, чтобы он подал обед командиру и комиссару полка. Я отправился к повару Лихуше и сказал ему, что начальство проголодалось и ждет обед. Тот в это время наполнял большим черпаком солдатские котелки. Поискав глазами своих помощников и не найдя их, Лихуша, обращаясь ко мне, сказал:
	— Знаешь что, товарищ красноармеец, возьми-ка обеды и отнеси их командованию сам, видишь, что я не могу оторваться от кухни.
	Повар наполнил тарелки первым и вторым, составил их стопочкой и вручил мне. От кухни до домика, где жили Вайцеховский и Латышев, было метров двести. Балансируя на вытянутых руках хитрым сооружением из четырех тарелок, я благополучно преодолел это расстояние, удивляясь своей ловкости. Но вот и домик. Дверь плотно прикрыта. Кричать, чтобы открыли, было неудобно, да и уставом, кажется, не предусмотрен такой метод обращения к старшим начальникам. Тогда я одной рукой прижал тарелки к груди, а другой дернул на себя дверь. Едва она распахнулась, как две верхние тарелки полетели вниз. Я растерялся, не знал, что сказать. Смущенно поднял глаза на полковника. Михаил Емельянович стоял в углу комнаты, широко расставив ноги. Его глаза горели мальчишеским задором, а лицо озаряла мягкая, добродушная улыбка.
	— А ведь посуда бьется к счастью, правда, комиссар?! — весело сказал Вайцеховский.
	Как бы не замечая моей растерянности, он продолжал балагурить насчет оплошностей, которые могут со всеми случиться. Тем временем я окончательно пришел в себя и, как мне казалось, вполне достойно ретировался из домика. Этот случай так и остался «между нами». Ни командир, ни комиссар больше никогда не вспоминали о нем.
	Второй раз я близко столкнулся с Вайцеховским уже в бою. И снова подметил, что его спокойный, уравновешенный характер помогает людям справляться с трудностями.
	В то время наш полк сдерживал натиск гитлеровцев в Сумской области. Отважно дрались воронежские добровольцы. Очень мужественно вел себя на поле брани воспитанник ВГУ лейтенант Матюшкин. Этот добродушный коренастый парень подбил орудиями своей батареи три немецких танка, заставил замолчать орудие противника. Первый успех артиллеристов поднял боевой дух стрелков. Они с еще большей храбростью стали бить фашистов.
	В окрестностях Недригайлова НП командира полка находился в яблоневом саду. Здесь же расположились и тыловые подразделения. Наша хозчасть занимала оборону непосредственно около наблюдательного пункта. Мы лежали с винтовками в картофельном поле. Помощник командира полка по хозяйственной части интендант 3-го ранга Ф. И. Воротников информировал нас о сложности обстановки на переднем крае и предупредил, что, видимо, придется вступить в бой и хозяйственникам. Мы и сами чувствовали это. Треск пулеметов слышался неподалеку. Нервы были напряжены до предела. Много неприятных минут доставлял нам старшина Белоусов, занимавший неопределенную должность в хозчасти полка. Высокий, худощавый, он все время вертелся около Воротникова, затем, не маскируясь, в полный рост сбежал к нам, суетливо отдавал все новые и новые приказания.
	Совсем иная обстановка царила в это тревожное время на наблюдательном пункте. Вайцеховский спокойно наблюдал в бинокль, уверенно и четко отдавал приказы. Был он еще более подтянутым, собранным. Рядом с Вайцеховским находился Латышев. Его я не сразу узнал; так преобразила его военная форма. Он тоже время от времени вскидывал бинокль, наблюдая за полем боя.
	Под вечер был получен приказ о смене рубежа обороны. В непроглядной темноте мы уходили на восток. На душе было неспокойно. Каждый воин переживал горечь отступления.
	От рубежа к рубежу темными ночами мы отходили к Белгороду. Непрерывные дожди, осенняя распутица осложняли и без того тяжелый путь. Обозы то и дело застревали. Увязали в непролазной грязи и бойцы. Размокший чернозем словно магнитом притягивал ноги. Иной раз просто невозможно было оторвать сапоги от земли. Тогда из сапог выскакивали босые ноги и сразу же погружались в холодную жижу. Ох и неприятны были эти грязевые ванны!
	Бои, переходы, бессонные дни и ночи. Тогда-то мы и научились спать на ходу. Мы ухитрялись дремать, не теряя строя, да еще видеть сны. Зато какое удовольствие испытывали мы во время привала в населенном пункте! Мокрые и грязные бойцы чуть ли не целым взводом размещались в какой-нибудь теплой избушке. И никто не жаловался на неудобства. Собственно, на это просто не было времени. Солдаты падали на пол и сразу погружались в глубокий сон.
	Потом — тяжелое пробуждение, марш. Покидая село, мы слышали один и тот же вопрос: «На кого же оставляете нас?» Слышать такой вопрос от женщин, детей было мучительно больно. Мы возможно бодрее отвечали, что скоро вернемся, обязательно разобьем врага. А пока мы вынуждены были все дальше уходить на восток. И все горше становилось на душе. Я до сих пор не могу забыть ту ночь, когда полк оставлял Белгород. Объятый пламенем пожаров, он ярким факелом маячил позади нас, напоминая о своей горькой участи, о трагической судьбе многих других населенных пунктов.
	Однако горечь отступления не могла убить в солдатах боевого духа. На многих рубежах гвардейцы стойко и мужественно отражали атаки фашистов, наносили им большие потери. Не умирало среди бойцов и чувство юмора. Даже в самых тяжелых условиях гвардейцы умели шутить и заразительно смеяться. Были среди нас Теркины — балагуры, шутники, которые острым словом, короткой репликой умели поднять настроение людей. В этом деле особенно отличался рядовой Карев. Как-то полк совершал ночной марш в сильную метель. Встречный ветер обжигал лица, мороз забирался под шинели. Люди приуныли, понуро шагая в колонне. И вдруг прозвучал язвительно-задорный голос Карева:
	— Ох и жалко мне того человека, который сейчас лежит дома в теплой кровати. Бедный, как он терпит такое!
	Колонна взорвалась хохотом. Повторяя шутку, солдаты зашагали бодрее, быстрее. Через полчаса бойцы снова приуныли, занятые своими тяжелыми думами. И снова в темноте звучит голос Карева:
	— Братцы, спасите, старшина предлагает внеочередную чарку горилки, а мне и без того жарко, аж зуб на зуб не попадает!
	Вот так и шли от привала к привалу. То шутка, то песня придавали силы для новых маршей и боев. А в бой часто приходилось вступать с ходу, без отдыха.
	Помнится тяжелый двухсуточный бой за Стрелецкое. Какого огромного морального и физического напряжения потребовал он от воронежцев! Но они не только выдержали это напряжение, но и сохранили способность к новым схваткам с врагом.
	В бою за Стрелецкое был тяжело ранен пропагандист полка бывший проректор ВГУ по заочному обучению старший политрук Я. Н. Долгов. Он находился в боевых цепях стрелков, когда рядом разорвалась мина. Истекая кровью, Долгов почти целый день пролежал на снегу в открытом поле, так как из-за сильного огня гитлеровцев к нему невозможно было подобраться.
	Выбив немцев из Стрелецкого, полк начал стремительно продвигаться на запад. На пути нам то и дело попадались разбитые танки, орудия, машины, повозки. Почти в каждой деревне было кладбище, густо уставленное деревянными крестами, увенчанными касками со свастикой. А навстречу шли колонны пленных гитлеровцев, закутанных в разное тряпьё.
	Гвардейцы радовались одержанным победам, с еще большим воодушевлением рвались вперед. Снова были тяжелые марши и бессонные ночи. Но теперь все эти трудности мы переносили гораздо легче, чем осенью 1941 года. Весь декабрь мы гнали врага на запад. Новый год отпраздновали на ходу.
	В марте 1942 года полк был переброшен на юг и дрался с фашистами на Северном Донце.
	Жаркая схватка разгорелась под селом Старицей. На один из участков, обороняемый небольшой группой автоматчиков роты лейтенанта Е. Н. Ишутина, бросилось более батальона фашистов. Гвардейцы встретили врага сосредоточенным огнем и заставили его отступить. В этом бою командир роты получил тяжелое ранение, но продолжал руководить боем.
	Как-то стало известно, что враг готовится крупными силами ночью перейти в решительную атаку на позиции воронежцев. В то время пополнения мы еще не получали, и подразделения были малочисленными. Командир полка приказал послать на передовые позиции всех, кто способен держать оружие. По этому приказу вечером на командный пункт собрались все работники тыла. Было нас двенадцать человек во главе с начфином полка П. Ф. Извековым.
	Из землянки вышли майор Худяков и комиссар Латышев. Оба они были вооружены автоматами. Александр Тимофеевич сказал собравшимся:
	— Мало нас, товарищи, но и это — сила. Наша задача любой ценой остановить врага, удержать рубеж. Уверен, что воронежцы с честью выполнят эту задачу.
	Командир полка сам повел группу на передний край. Мне было приказано остаться на КП и в случае неудачного исхода боя написать в Воронеж о том, что коммунисты-добровольцы честно сложили свои головы в боях за Родину.
	Вскоре бой начался. Он был жестоким. Как ни злобствовал враг, а пробиться ему через оборону воронежцев не удалось. Я был рад, что мои товарищи вышли из боя целыми и невредимыми. Как хорошо, что мне не пришлось посылать в Воронеж скорбную весть о гибели однополчан. Но теперь мне захотелось написать в родной город об их героизме. Собрав необходимые сведения, я отправился в село Первое Советское, где размещался штаб полка.
	Во второй половине ночи добрался до села. В штабе сидел за машинкой зав делопроизводством старшина Л. П. Хорошилов. Я сел за стол и начал писать статью в «Коммуну».
	Занятые своими делами, мы почти не замечали, что где-то ухают пушки, что время от времени в селе рвутся снаряды. Вдруг наш дом вздрогнул, словно подпрыгнул. Раздался какой-то треск, зазвенели стекла. Мы с Хорошиловым выскочили на улицу. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что неразорвавшийся снаряд впился в землю под углом нашего дома. Пришлось срочно перемещать штаб в другой дом.
	Немцы подтягивали свои силы в район села Избицкого. Оттуда доносился гул танковых моторов, в село прибывали тягачи с орудиями. Масштабы обычной карты были слишком малы, чтобы отметить на ней места сосредоточения вражеской боевой техники, вновь появившиеся огневые точки. Для этого требовалась более подробная схема села. Ее-то и поручил мне сделать майор Худяков. График из меня неважный, но приказ есть приказ, и я пошел выполнять задачу. Со мной отправился старшина П. П. Чертков.
	Напротив Избицкого занимал оборону 3-й стрелковый батальон под командованием майора А. Д. Медведева. Прибыв на местность, я посоветовался с комбатом, артиллеристами, затем, расположившись на опушке леса, принялся за дело. Подробно, насколько это было в моих силах, вычерчивал рельеф местности, отмечал на схеме отдельные домики, деревья. Морозило, пальцы коченели. Тем не менее часа через три я изобразил нечто похожее на село Избицкое. Вместе со старшиной Чертковым мы решили еще раз проверить схему, сличить с местностью.
	Только принялись за эту работу, как увидели немецкий танк. Он вышел за окраину села и остановился на бугре между домами. Его заметили наши артиллеристы. Командир батареи лейтенант Матюшкин приказал одному из расчетов открыть огонь по танку, а нам велел быстрее уходить подальше. Мы со старшиной отошли метров на пятьдесят от батареи, спрыгнули в окоп. Нам хотелось посмотреть, как будет протекать дуэль между танком и орудием. Закурив, уселись на дне окопа.
	Загремели орудийные выстрелы, в ответ ударила танковая пушка. На позиции артиллеристов начали рваться снаряды. Один из них ухнул рядом с нашим окопом. В то же мгновение между нами что-то пролетело со зловещим свистом, над головой повисло черное облако. Огромный осколок врезался в землю у наших ног, не причинив нам вреда. Мы порядком испугались, ругая себя за опрометчивость, за то, что не послушали командира батареи, не ушли подальше от огневой позиции. Зато наше любопытство было вознаграждено — мы были свидетелями мастерской стрельбы наших артиллеристов.
	Когда я положил перед майором Худяковым свою схему, он с улыбкой посмотрел на нее и сказал:
	— Сойдет...
	После тяжелых боев на Северном Донце наша дивизия снова вернулась в район Ельца. На этот раз мы держали оборону у населенных пунктов Солдатское, Тербуны, Васильевка. Здесь у нас родилось и получило широкое распространение снайперское движение. В некоторых подразделениях снайперы имели на своем счету по 30—35 убитых немцев, Особенно много было снайперов во 2-м стрелковом батальоне, где комиссаром был А. М. Попов. Всего под Тербунами снайперы полка истребили более тысячи гитлеровцев.
	Большой урон врагу наносили наши артиллеристы и минометчики. В один из жарких дней лета 1942 года большая группа немцев собралась на пруду, чтобы искупаться. Только гитлеровцы разделись и забрались в воду, как ударили наши минометы. Почти все купальщики так и остались в пруду. Об этом случае писала газета «Известия» в одном из августовских номеров.
	Несмотря на то, что летом 1942 года на нашем участке не было активных наступательных действий, все мы находились в постоянном напряжении. Враг рвался к Волге, жег села Придонья, терзал родной Воронеж. Сводки Совинформбюро приносили вести об ожесточенных боях в районе Березовой рощи, на Чижовке, у Задонского шоссе. Удерживая рубежи на северо-западных границах своей области, воронежцы-добровольцы использовали всякую возможность, чтобы причинить противнику возможно больший урон. Гвардейцы совершали дерзкие вылазки в тыл врага.
	В то время у нас плохо обстояло дело с продуктами. Жидкий суп да небольшая порция перловой каши — вот обычное меню. Чтобы увеличить дневной рацион, солдаты собирали на поле колосья пшеницы и ржи, парили зерно. Тяжелое время. Но никто не роптал. Солдаты потуже затягивали поясные ремни и с еще большей злостью били врага. Мы верили, что скоро из глубины страны на помощь фронтовикам придут свежие воинские части, прибудут новые танки, орудия, самолеты. Мы были убеждены, что скоро перейдем в решительное наступление.
	И это время пришло.