Страница 2

Страница 2_21



		Бойцы вспоминают минувшие дни.

	"Ночь над Дунаем"
	А. П. Кузьмичев
	помощник командира взвода минометной роты

	Большой, помятый на сгибах план Вены лежит на столе перед командиром разведроты гвардии лейтенантом Михаилом Дементьевичем Бондарем. Противник оттеснен за Дунайский канал. На остатки вражеских войск Советская Армия давит с трех сторон — с северо-запада, с юго-запада и с юго-востока. Противник готовится к отступлению в венские пригороды Кайзермюлен и Флоридсдорф. Чтобы спастись от преследования, он будет рвать за собой мосты. Так было в Будапеште, так наверняка будет и здесь. А это значит, что наступление наших войск задержится, форсирование Дуная придется организовывать под огнем врага. Единственная возможность избежать этого — спасти Рейхсбрюккен — Имперский мост.
	Выполнять это задание пойдут шесть человек — четыре разведчика и два сапера. Ребята боевые — лейтенант знает всех шестерых. И все равно невольно думает: «Справятся ли?»
	— Справятся! — наконец уверенно говорит он майору из разведотдела корпуса.
	За дверью, в темном коридоре, слышится звук легких, торопливых шагов.
	Шестеро входят, коротко докладывают:
	— Прибыли.
	Все в пестрых маскхалатах, с автоматами на груди. На поясах — гранаты и запасные диски, армейские ножи. У саперов, кроме того, — миноискатели.
	Командир группы, бывалый опытный разведчик гвардии старший сержант Андрей Кульнев, бывший токарь Семилукского огнеупорного завода, похож на школьника-старшеклассника: невысок ростом, худощав, с веселыми голубыми глазами. Его заместитель, гвардии старшина Федор Минин, внешне медлителен и неповоротлив. У него загорелое, отливающее медью лицо крестьянина, всю жизнь проработавшего в поле под знойным солнцем; тяжелые, спокойные, все умеющие руки. Он солдат, каких поискать! Остальные четверо — простые парни из заводских рабочих, временно надевшие военную форму. Они чем-то неуловимо похожи друг на друга.
	— Идите, хлопцы, поближе, — говорит майор и сам чувствует, как изменился его голос: была в нем сейчас вместе с командирской строгостью отцовская нежность.— Дело такое... Сейчас лейтенант поставит задачу.
	Они слушают молча, молча разглядывают план Вены. Потом неторопливо вынимают из нагрудных карманов гимнастерок документы — партийные и комсомольские билеты, письма родных, фотокарточки: в тыл врага положено уходить безымянным и, коль придется, безымянным умирать.
	Майор и лейтенант встают, надевают каски:
	— Идемте, мы проводим.
	Теперь шестеро идут по теневой стороне Форгартен-штрассе вправо. Там есть узкий переулочек, выходящий к городской электростанции. Кругом стрельба. Не поймешь, кто и куда бьет.
	Кульнев прижимается к стене, оглядывается: «Идут?» Идут. Одна тень, другая, третья... Замыкающим — старшина Минин.
	Старший сержант ждет минуту и, когда подходит Григорий Москальчук, негромко говорит:
	— Сейчас на ту сторону. По одному. Следом за мной.
	Москальчук передает команду рядовому Борисову, тот — саперам, саперы — старшине.
	В домах напротив — противник. Поперек Форгартен-штрассе — развалины баррикады: подбитый немецкий грузовик, какие-то ящики, мешки с песком. Перебираться на ту сторону по-пластунски лучше всего здесь. Сразу же, как только начнется перестрелка слева, — это свои будут отвлекать противника.
	Кульнев падает на тротуар и медленно ползет вперед. Совсем рядом с ним раздается пулеметная очередь. Ей вторит другая — длинная и раскатистая. Свои начали!
	Враг отзывается немедленно — из автоматов, из пулеметов.
	Не оглядываясь, быстро перебирая руками и ногами, чувствуя щекой холодный шершавый асфальт улицы, Кульнев ползет к развалинам баррикады. Следом за ним продвигается Москальчук. Значит, все в порядке.
	В переулке уже легче. Враг просматривает и простреливает только Форгартен-штрассе. Переулок и улицу Адмирала Шеера он считает своим тылом.
	По переулку все устремляются бегом. Впереди электростанция, за ней — набережная, железнодорожная ветка, склады и дальше — Дунай...
	Неровный, в плоских минных воронках, пустынный асфальт набережной Хандельскай отсвечивает алыми всполохами: на берегу Дуная, у самой воды, горят портовые склады, а за черными силуэтами опор и ферм Имперского моста пылает пиротехническая фабрика.
	На минуту Кульнева охватывает беспокойство: Имперский мост очень важный объект, и противник едва ли оставил его без надлежащего прикрытия.
	Старший сержант всматривается в темноту, терпеливо ожидая, когда вспыхнет трасса пулеметной очереди или взлетит осветительная ракета. Ну конечно! Вон зарытый в землю танк, похоже, даже тяжелый. А дальше и левей — еще один. Попробуй проскочи набережную!
	Нет, рисковать нельзя. Не жизнью — жизнью он рисковать привык. Делом! Стоит врагу обнаружить группу — и задание сорвется. И тогда еще несколько дней тяжелых уличных боев...
	— Махнем напрямик, гвардии старший сержант? — шепчет над самым его ухом Москальчук.
	— Нельзя!
	— Нет же никого...
	Но Кульнев уже не слушает его и оборачивается к Федору Минину. Тот внимательно смотрит на багровое пламя горящих складов.
	— Федя!
	— Я!
	— Начинай. По-пластунски. Ждешь за насыпью. Вон разбитый «оппельблитц». Сначала к нему, потом — дальше.
	Минин ползет медленно, от воронки к воронке, и наконец скрывается в тени подбитого грузовика.
	— Москальчук, — негромко командует Кульнев.
	В эту секунду посередине проезжей части набережной, полыхнув оранжево-голубым пламенем, шлепается мина. Возле моста одна за другой забились, затрепетали трассы пулеметных очередей, розовым хлыстом метнулись слева направо, скрестились и погасли.
	«Неужели заметили?»
	Кульнев чувствует, как у него заколотилось сердце.
	«Сейчас залают! Как собаки в деревне: одна начнет — десять подхватывают...»
	Он смотрит, как ползет по асфальту Москальчук, и про себя считает секунды. Одна, другая, третья, десятая... Нет, кажется, тихо. И когда Москальчук исчезает в тени «оппельблитца», вздохнув, командует:
	— Борисов, давай.
	Сам он ползет последним. Уже на пятом метре возникает неодолимое желание вскочить и, согнувшись, напрямик рвануться к железнодорожной ветке. Но он заставляет себя ползти. Ползти, замирая при каждом случайном выстреле возле моста, при каждом разрыве шальной мины. За насыпью Кульнева встречает Федор Минин. Старшина улыбается, вытирая рукавом маскхалата красное потное лицо:
	—Тут как в бане...
	Метрах в пятидесяти от них полыхает длинное складское здание. Рушатся тяжелые, раскаленные добела балки стропил, взметаются в небо и гаснут тучи искр. Одна падает Кульневу на рукав маскхалата. Он стряхивает ее, осматривается. Саперы возятся с миноискателями. Москальчук недвижно глядит в огонь. Борисов, поставив автомат между колен, вытирает с лица пот.
	— Надо идти дальше, — командует Кульнев. — Время в обрез. Во - он там, — он показывает рукой налево,— там, кажись, есть проход. А тут — сгорим к чертям!
	Отворачиваясь от жаркого дыхания пожара, они цепочкой пробираются вдоль горящего пакгауза. На каски и плечи сыплются искры. Сапоги вязнут в горячей золе. Под ногами путаются обрывки проводов.
	Теперь нужно повернуть направо, к самому берегу, и идти по узкому проходу между горящими складами.
	Первым шагает в красное облако дыма старшина Минин. За ним, как слепой, хватая руками воздух, медленно идет Москальчук. Потом еще три силуэта, шатаясь, входят в горячий багровый туман.
	Кульнев шагает замыкающим.
	Д-да, все, что было позади, это только цветочки! Жара почти невыносима. Дым разъедает глаза, но слезы мгновенно сохнут. Кажется, что обгорают брови, что вот-вот в дисках начнут рваться патроны, а в гранатах — запалы. Нечем дышать!
	Кульнев закрывает рукавом шинели нос, рот, щеки, даже один глаз. Ускоряет шаг, почти бежит. Падает, встает, отряхивая с колен горячие угли. Позади, взметнув тучу искр, падает в раскаленный пепел бревно. Что-то тяжело ударяет сверху по каске. С обеих сторон почти вплотную подступают две ревущие, клокочущие стены огня. Кажется, что впереди они смыкаются, и дороги дальше нет. Кажется, что они уже поглотили и испепелили тех, кто шел впереди. Но Кульнев упрямо идет туда.
	И вдруг ад кончается. Лицо обдает густая, спасительная волна речной сырости. Кульнев жадно хватает ртом воздух. Дышит часто, глубоко.
	— Сюда, Андрюша, — слышит он негромкий голос старшины. И, все еще ослепленный пламенем, почти ничего не видя перед собой, делает несколько шагов вперед, навстречу плывущей с реки прохладе.
	Пятеро уже здесь, у самой кромки воды. Лица озарены светом близкого пожара. На каждом — ожоги, ссадины, копоть. Блестят только глаза и зубы.
	— Ну вроде пробрались, пять минут перекур, — тихо объявляет Кульнев и, наклонившись к реке, зачерпывает горсть дунайской воды.
	И вот перед ними Имперский мост.
	Лежа на мокром прибрежном песке, они хорошо видят его мощные железобетонные опоры, стальные брусья ферм. И еще видят вражеского часового.
	Он стоит, прижавшись к толстому, чуть покосившемуся фонарному столбу.
	— Не было печали, — зло бормочет Кульнев.
	К нему подползает Николай Борисов, спрашивает:
	— Разрешите? Одна очередь...
	Борисов стреляет по-снайперски, но стрелять сейчас нельзя.
	Надо тихо, без шума...
	— Тогда разрешите без шума? — снова спрашивает Борисов.
	— Давайте вдвоем с Москальчуком.
	Двое быстро уползают вперед. Четверо остаются лежать и ждать, по ударам сердца отсчитывая неторопливые, медленные секунды.
	Обтекая опоры моста, глухо шумит вода Дуная. Слева, на Форгартен-штрассе и на улице Адмирала Шеера,— пулеметная перестрелка. По огневым позициям вражеской артиллерии в Кайзермюлене и Штадтлау бьют бронекатера Дунайской флотилии.
	— «Молодцы, морячки! — шепчет Кульнев. — Здорово работаете! Без вас было бы туговато».
	Часовой у моста на мгновение отворачивается, потирает руки. К нему, как тень, бросается кто-то снизу, от береговой опоры. Короткий, почти неслышный, сдавленный вскрик. Брякнул об асфальт автомат. И опять тишина, относительная тишина здесь, возле моста.
	Борисов появляется минут пять спустя в мокром, хоть выжимай, маскхалате:
	— Порядок!
	— Второго нет? — спрашивает Кульнев.
	— Проверили, нет.
	— Пошли.
	Они идут, низко пригибаясь к земле, прячась в тени невысокого берега, между развалившимися штабелями пустых бочек. Впереди самое главное — найти под мостом взрывчатку.
	Возле береговой опоры Кульнев останавливается, делит свою группу на две. Минин, Борисов и Золкин осматривают левую сторону. Он сам с Москальчуком и Ластовским — правую. Любой провод — обрезать или перерезать. Любой ящик — в Дунай. Дойти до противоположного конца моста и только потом обратно. Место сбора — здесь, у этой береговой опоры.
	— Ясно?
	— Ясно.
	— Двинулись.
	Ноги, скрестившись, цепко обхватили стальную, похожую на рельсы балку. Левая рука — на переплете арматуры. В зубах — армейский нож.
	Кульнев обшаривает сантиметр за сантиметром с правой стороны под проезжей частью моста. Где-то параллельно с ним так же, цепляясь за переплеты металлических брусьев, ползет Москальчук. Чуть впереди — Ластовский. Кульнев старается не смотреть вниз, но смотреть приходится, чтобы хотя на секунду дать отдохнуть замлевшей шее.
	Черная вода Дуная шумит внизу, отражая пламя горящих складов и пиротехнической фабрики. Не удержишься на стальных перекладинах, сорвешься — конец.
	Кульнев закрывает глаза, глотает подступивший к горлу комок тошноты — и снова вперед, проверяя каждый сантиметр на своем пути.
	Мост начинает содрогаться. Сначала незаметно, потом сильней и сильней. Над самой головой с железным, Оглушающим лязгом проходит танк. Слышен топот сапог. И опять — скрежет гусениц по вывороченным из асфальта трамвайным рельсам. Противник отступает, надо спешить!
	И неожиданно Кульнева поражает простая мысль: спустя минут десять враг отведет за Дунай свои основные силы, и мост взлетит! А тогда? Ослепительная и жуткая картина мгновенно возникает перед ним: рушатся опутанные паутиной арматуры фермы, летят вниз, в черную маслянистую воду. И вместе с ними срываются в Дунай они — все шестеро, раненые, а может, и убитые. А скоро конец войне, а прожито всего двадцать три года, а в Воронеже...
	Нет, об этом лучше не думать. Кульнев вспоминает спокойное и немного печальное лицо провожавшего их майора, командира батальоне. Он ждет. А вместе с ним ждут, надеются на них вся рота, весь батальон, весь прославленный гвардейский механизированный корпус.
	Правая рука нащупывает вдруг шершавые доски ящика. Быстро-быстро обшаривает его. Наверняка это ящик со взрывчаткой. С чем же еще может быть укреплен ящик здесь, между двумя стальными брусьями под пролетом моста? А вот и провода!
	Кульнев обхватывает ногами толстую балку, вытягивается на ней, и, с трудом удерживая равновесие, берет один провод левой рукой. Короткий удар ножом, и концы провода свисают вниз, во тьму, Еще удар по проволоке, которой ящик привязан к стальному брусу, и в свете зарева видно, как, кувыркаясь и стремительно уменьшаясь на глазах, ящик с толом летит в Дунай.
	Все? Нет. Опять надо ползти дальше, искать и сбрасывать ящики, обрывать провода.
	А над головой, по проезжей части моста, все чаще и чаще грохочут танки...
	Андрей Кульнев потерял ощущение времени. Там, под мостом, ему казалось, что оно летит чрезвычайно быстро, и они не успеют сделать того, что им приказано. А теперь, когда все, вернее — почти все, уже позади, время словно остановилось.
	— Где ты его видел? — спрашивает Кульнев лежащего рядом с ним Борисова.
	Старшина полз за мной, последним, а потом сразу пропал...
	К месту сбора пришли пятеро. Все, кроме Федора Минина. Что с ним? Сорвался в Дунай? Ранен или убит?
	Накрапывает дождь. Кульнев запрокидывает голову и сухими, спекшимися губами ловит невидимые капельки, летящие с черного, в отсветах зарева неба.
	Группа продолжает выполнять приказ: если противник случайно обнаружит, что у него под носом хорошо поработали советские разведчики, и снова начнет готовить мост к взрыву, всеми средствами помешать ему. Борисов и Золкин наблюдают за «своей», левой, стороной, Москальчук и Ластовский — за правой.
	— Ребята... Кульневу кажется, что он ослышался.
	— Ребята, вы здесь?
	По откосу без каски, в изодранном маскхалате медленно сползает Минин.
	Кульнев и рад и готов наброситься на него: сколько пережито и передумано за эти минуты, пока его ждали!
	Минин отвечает не сразу, сначала он спрашивает:
	— Ребята живы?
	— Порядок. Живы.
	—А я... Понимаешь, уже обратно полз. Вдруг вижу, какой-то толстый кабель наверх идет. Решил проверить. Поднялся. Пополз. Там ящики с песком, так я от ящика к ящику. Провод перерезал... У них на том краю зенитки. А посередине моста — завал. Проход — узенький...
	— Ладно. Доложим нашим, как подойдут, Эх, черт! Сейчас бы закурить…
	Кульнев не договорил. Тяжкий грохот всколыхнул багровую дымную тьму на противоположном берегу Дуная около пиротехнической фабрики и по всему Губертовскому валу.
	— Наши дают! — радуется старшина.
	Несколько минут он сидит неподвижно, слушает, потом молча ползет по откосу вверх, смотрит туда, откуда доносятся шум моторов, орудийные выстрелы, дробная скороговорка пулеметов, и почти сразу же спускается обратно:
	— «Тридцатьчетверки» подходят!
	Остаток этой апрельской ночи они спят в низком сводчатом подвале. Спят крепко, без сновидений.
	Никто из шестерых не видел, как тринадцатого апреля над Веной поднялся смутный весенний рассвет, как потом солнце разогнало тучи. Освежающий дождь уходил на северо-запад. Следом за ним откатывался шум боя. Штурм Вены подходил к концу.
	В начале июля, когда гвардейцы были в предгорьях Австрийских Альп, московские газеты опубликовал и Указ Президиума Верховного Совета СССР. Этим Указом гвардии красноармейцам Борисову, Золкину и Москальчуку, гвардии старшим сержантам Кульневу, Ластовскому и гвардии старшине Минину было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.